Джованни Боккаччо – Декамерон

Вики
Wiki

День первый, Новелла пятая
“…я убеждена, что если высшая мудрость мужчины заключается в том, чтобы неукоснительно добиваться благосклонности женщины более знатной, нежели он, то наивысшая осмотрительность женщины состоит в том, чтобы суметь уберечься от любви к мужчине, который по своему положению стоит выше ее.”

День первый, Новелла седьмая
“Порочная и нечистая жизнь церковнослужителей, в коей часто находит себе почти полное отражение их душевная низость, сама напрашивается на пересуды, на нарекания и порицания.”

День первый, Новелла десятая
“Достойные дамы! Подобно как в ясные ночи украшением небесного свода служат звезды, а весною цветы красят зелень лугов, так же точно добрые нравы и приятную беседу красят острые слова. В силу своей краткости они в гораздо большей степени приличествуют
женщинам, нежели мужчинам, ибо говорить без надобности много и долго еще менее пристало женщинам, нежели мужчинам, хотя, к стыду нашему и к стыду всех на свете живущих, теперь уже мало, — а может статься, и вовсе не осталось, — женщин, способных понять остроту или, поняв, на нее ответить. Дело состоит в том, что способность, коей женский ум отличался прежде, нынешние женщины употребляют на украшение своего тела, и та франтиха и щеголиха, у которой платье пестрее, чем у других, воображает, что она заслуживает особого почета и уважения, и притом им и в голову не приходит, что если бы все их финтифлюшки и
побрякушки навьючить на осла, то осел выдержал бы и неизмеримо более тяжелую ношу, чем любая из них, и все-таки его почитали бы всего-навсего за осла и ни за что более. Мне стыдно об этом говорить, потому что все это ведь и ко мне относится. Разряженные, подмалеванные, расфуфыренные, обычно они бесчувственны и немы, точно мраморные статуи, а когда к ним обратятся с вопросом, то уж так ответят, что, право, лучше было бы им промолчать. Между тем они себя убеждают, что их неуменье поддерживать разговор с дамами и благородными мужчинами проистекает из чистоты душевной, свою глупость они выдают за скромность, как будто скромность женщины состоит в том, чтобы вести беседы только со служанкой, да с прачкой, да с булочницей.”

Моя краса дарит мне столько счастья,
Что ни к кому вовек
Уже не в силах воспылать я страстью.

Увидев в зеркале свои черты,
Я прихожу в такое восхищенье,
Что ни воспоминанья, ни мечты
Острее дать не могут наслажденья.
Я не ищу другого увлеченья:
Ничто меня вовек
Не преисполнит столь безмерной страстью.

Меня мое блаженство не бежит.
Когда хочу утешиться им снова,
Оно само навстречу мне спешит,
Суля минуту торжества такого,
Что выразить его не властно слово
И что его вовек
Тот не поймет, кто не сгорает страстью.

Чем пристальней в себя вперяю взгляд
Тем для меня дороже и милее
Ниспосланный мне от рожденья клад,
Тем пламенней надежду я лелею,
Что взыскана судьбою всех щедрее,
Что никому вовек
Не довелось такой упиться страстью.

День третий, Новелла первая
“Прекрасные дамы! Много есть на свете глупых мужчин и женщин, которые убеждены, что стоит надеть на голову юнице белую повязку, тело же ее облечь в черную рясу, как она перестает быть женщиной и женские страсти у нее отмирают, словно, приняв постриг, она превращается в камень. Когда же они узнают что-либо противоречащее их взглядам, то бывают
так смущены, как будто в мире свершилось величайшее и гнуснейшее преступление против природы, — они не желают принимать в рассуждение и в соображение ни самих себя, — хотя сами-то они пользуются полной свободой действий, но и она их не удовлетворяет, — ни
могучие силы праздности и одиночества. Есть на свете много таких, которые совершенно уверены, что лопата, заступ, грубая пища, нужда — все это, с одной стороны, очищает их от сладострастных вожделений и притупляет их ум и смекалку — с другой.”

“По сему обстоятельству каждой из них припала охота еще разок испытать, как ездит верхом немой.”

День третий, Новелла вторая
“Есть на свете безрассудные люди, которым смерть как хочется показать, что им доподлинно известны такие вещи, о коих им-то как раз знать и не следует: они воображают, что, обличая чужие грехи, никем, кроме них, не замеченные, они тем самым собственный свой позор сводят на нет, меж тем как на самом деле именно из-за этого он растет до бесконечности.”

День третий, Новелла третья
“… монахи в большинстве своем люди преглупые, престранного нрава и обычая, воображающие, что они намного выше и просвещеннее других, меж тем как они намного хуже других, по своей низости не способные трудом, как все люди, добывать себе необходимое и, подобно свиньям, ищущие, где бы чем поживиться.”

День третий, Новелла пятая
“Многие, много зная, воображают, что другие ничего не знают, вследствие чего, намереваясь оплести других, они только потом, когда все уже кончено, догадываются, что их самих оплели. Вот почему мне представляется крайним безрассудством — без особой нужды испытывать силу чужого разумения.”

День третий, Новелла восьмая
“Душенька моя! Тут ничего удивительного нет: святость
от того не умаляется, ибо она пребывает в душе, я же склоняю вас на грех плотский. Во всяком случае, меня подвигнул на то Амур …”

Ах, в мире нет несчастной,
Которая б сильней,
Чем я, терзалась от любви напрасной!
Тот, кто расчислил вечный ход планет,
Желанной и прелестной
Благоволил создать меня на свет,
Чтоб, созерцая облик мой телесный,
В нем разум видел след
И отблеск дивной сущности небесной,
Но этот дар чудесный
Не оценен людьми
И только скорбь приносит мне всечасно.

Достойный человек со мной дружил
И так пленился мною,
Что сердце и объятья мне открыл.
В нем юностью своей и красотою
Зажгла я нежный пыл,
И он охотно стал моим слугою.
Была я всей душою,
Признательна ему,
Но быстро миновал тот миг прекрасный.

И вот на жизненном пути предстал
Мне юноша кичливый.
Достоинствами, правда, он блистал
Природа делит их несправедливо,
Но чувства не питал,
Хоть клясться в нем умел красноречиво.
Так велико ли диво,
Что он меня увлек
И я поверила мечте опасной?

О, как пришлось раскаиваться мне,
Когда я увидала,
Что, обольщаясь страстью к новизне,
Лишилась и того, чем обладала!
Но знать страшней вдвойне,
Что боль, которой я перестрадала, —
Лишь новых бед начало.
Нет, даже смерть — и та
Была б отрадней доли столь ужасной.

Мой первый, верный друг, о коем так
Я ныне сожалею,
Тебя господь, всезрящ и присноблаг,
Призвал к себе. И все ж молить я смею:
Подай мне, бедной, знак,
Что ты меня подругою своею
Зовешь и в эмпирее,
Что у меня судьба
Отнять твою любовь нигде не властна.

Previous Post Next Post